Английский поэт и романист Р. Грейвс, исследуя архаические пласты грече­ской мифологии, пришел к выводу, что «количество ипостасей богини . доходит до девяти, когда каждая из ее персонификаций — девственница, нимфа и старуха — представлена триадой, чтобы еще больше подчеркнуть ее божественность. Одна-ко поклонявшиеся богине . ни на миг не забывали, что имеются в виду не три богини, а всего одна .» . Патриархатное христианство рассекло некогда единое тело Великой Богини на фрагменты, грубо разорвав их взаимоперетекае-мость, оценочно акцентировало каждую из частей, положительно маркировав девство, расценив как допустимое материнство, презрительно терпя эротику, если она оправдана деторождением («неоправданная» эротика отныне именуется блу­дом), и вынеся полностью за пределы божества смерть как фрагмент абсолютно «антибожественный». Конечно, этот процесс начался еще раньше, задолго до христианства, но свое логическое завершение обрел именно в этой религии.

Таким образом, прежде гармоничная модель мира оказалась разрушенной, «части» ее, естественно перетекавшие друг в друга, противопоставлены, поляризованы и находятся в состоянии взаимного отрицания, что крайне аг-рессивирует бытие. На смену имманентной миру и человеку Богини-Праматери пришел трансцендентный Отец, который отныне будет обитать «на небесах», т. е., как правильно подметила Малаховская, в области первой (девственной) ипостаси Богини. А человек, прежде бывший соработником божественной силы, отныне станет рабом божьим.

И если, как пишет С. Булгаков, «в почитании женской ипостаси в божестве язычеству приоткрывались священные и трепетные тайны, не раскрывшиеся в полноте, быть может, и доселе .», то ныне поруганные божества древности мстят человеку за пренебрежение ими. Объявив все языческие божест­ва бесами, демонами, христианство заложило само под себя мину замедленного действия, посеяло зерно собственного будущего кризиса.

Поскольку в патриархатной культуре мужчина и женщина воспринимаются описываются как жесткая оппозиция, а за фасадом этой оппозиции располагаютс» и на ней строятся другие оппозиции (например «мужественная» культура—«женст­венная» природа), оппозиционизм же актуализирует агрессию, то и сам эротическии акт нередко описывается в художественной «высокой» литературе в военньц терминах или терминах, обозначающих отношение покорителя к покоренному Например в арабских сказках нередко сравнение девственницы с еще необъезженно] кобылицей (четкая коннотация с покорением природы), а мужской детородный оргак отождествляется с орудием убийства: напрягшейся стрелой, пушкой, котораг пробивает брешь в неприступной крепости и т. д. Любовь и смерть воистину оказы ваются сестрами, но не так, как в матриархатной религии, где они естественные равнозначные ипостаси единой Богини, а как два вычлененных недолжных («пре ступных») фрагмента, связанных общей репрессивной функцией. Тело Великой Богини расчленено, тело человека политизировано. И потому одной из основных задач современного феминизма является, как это точно формулирует Т. Клименко-ва, «выведение сексуальности из-под власти микрополитики» (61).

Особого рассмотрения требуют и другие символы «женского» ряда — пустота, бесформенность, пассивность, эмоциональность, — значимость которых для по­знания мира явно недооценивается в патриархатной культуре.

Современный мир сотрясаем множеством кризисов: экологических, эко­номических, социальных, политических. Все эти кризисы — лишь проекции более глобального кризиса, а именно кризиса сознания. И, возможно, возрастающий ныне интерес к женщине и «женственности» свидетельствует о том, что они могли бы сыграть не последнюю роль в выходе из социокультурного тупика.